Найти шпиона - Страница 9

* * *

Свежеиспеченный капитан Евсеев нарезал копченую колбасу, сыр и мягкий батон. Крупный красный помидор целым смотрелся красивее, но, подумав, он разрезал на четыре части и его, а нож закрыл и спрятал в карман: обитателям следственного изолятора нельзя соприкасаться с оружием, и исключений ни для кого не делается. Критическим взглядом осмотрел угощение: придраться не к чему. Аккуратные бутерброды на захваченной из дома салфеточке выглядели весьма аппетитно. Не то что у этого…

Евсеев очень неприязненно относился к подследственному Рогожкину. Чисто по-человечески. Он прекрасно понимал, что не имеет на это права и должен быть объективным, но помимо воли все время вспоминал тягостное застолье в Дичково, отвратительный кумыс со спиртом, толстые кривые куски вяленого мяса, которые Рогожкин отрезал грубым штыком и поедал, чавкая от удовольствия. И вел себя высокомерно, можно сказать, по-хамски: развалился на стуле, смотрел свысока – не начштаба, а хозяйчик поместный… Ротвейлер у него классный, это да. Как он его называл? А? Атом. Ничего. Подходяще.

Юра даже отцу рассказал, как неряшливо ел Рогожкин, как пил этот кошмарный кумыс, как психовал… Скорей всего, пил он от страха, что «проверяющий» выведет его на чистую воду… Вот и вывел!

Дверь кабинета приоткрылась, коренастый сержант с васильковыми петлицами осторожно заглянул одним глазом.

– Доставил, товарищ капитан. Можно заводить?

– Заводи. Когда второй освободится – поставь его в отстойник и сообщи мне.

– Как положено, – кивнул сержант и открыл дверь пошире. – Заходи!

На пороге, внимательно осматриваясь и даже как бы обнюхиваясь, появился Профессор. С легкомысленной косичкой твердокаменный марксист-ленинец выглядел странновато.

– Здравствуйте, Юрий Петрович! Рад вас видеть!

Агент переводил быстрый взгляд с капитана за его спину и обратно на капитана. Судя по широкой открытой улыбке, он был действительно рад. Только неизвестно, кому больше: курирующему офицеру или накрытому им столу.

– Здравствуйте, Иван Семенович! – Евсеев улыбнулся столь же широко и открыто. – Я тоже рад. Угощайтесь.

Профессор не заставил дважды повторять приглашение и принялся с аппетитом уплетать бутерброды.

– Очень вкусно! Здесь прилично кормят, но, понимаете, не то! Я немного гурман, грешен… До сих пор вспоминаю, как вы водили меня в ресторан… Помидор очень подходит к копченой колбаске… Жаль, соли нет… Хотя, может, и лучше: у меня в организме и так переизбыток солей, уже колени плохо сгибаются, ха-ха… А соседа моего надолго вызвали?

Юра Евсеев удивлялся: как можно так быстро и много говорить с набитым ртом.

– Не волнуйтесь, вы вернетесь в камеру первым. Только вымойте с мылом губы и прополощите рот – чтобы отбить запах колбасы.

Профессор закивал.

– Знаю, знаю, конечно, конспирация… В восемьдесят девятом у меня был случай – вот эта… гм, родинка, – он осторожно дотронулся до подбородка, – обросла волосами, неряшливо, неприятно, я ее и остриг… А вернулся в камеру, сосед сразу вызверился: где же ты, падла кумовская, ножницы взял? А он серьезный уголовник был, валютчик… Еле выбрался, хорошо оперативный контроль вели плотно – успели вытащить…

Агент, наконец, доел последний бутерброд. Обтер ладошки салфеткой, понюхал.

– Только сейчас не тот случай: этот ваш полковник совершенно неискушенный человек. Он понятия не имеет об оперативной работе, я много раз проверял. И вообще, он как…

Иван Семенович замолчал – то ли подбирая нужное слово, то ли наслаждаясь послевкусием «московской».

– Как телок! – Агент вытянул губы трубочкой, будто оценивая, насколько подходит такое уничижительное определение для немолодого полковника. А может, ловя послевкусие копченой колбасы.

– Точно, телок… Меня принял, как родного: никаких подозрений, доверяет, слушает, советуется. Вас, правда, не любит: сволочью обзывает, извините, гадом… Говорит, что вы все нарочно подстроили, для благополучных показателей!

– Вот так, да? Гм…

Капитану стало неприятно.

– А еще что он говорит?

– Уверяет, что ничего не знает. На статуе вроде молодые офицеры в основном работали. Одного даже током убило. А трое – Катранов, Мигунов, Семаго, говорит, на шпионов не похожи. Бедные были, голь перекатная.

– Все они ничего не знают, воду мутят, тумана напускают…

Профессор понизил голос.

– Извините, конечно… Только я вам, Юрий Петрович, так скажу: лично я ему верю! Какой из него шпион? Да никакой!

Коротко прозвонил внутренний телефон, Юрий Петрович Евсеев снял трубку.

– Званцев закончил? Понял. Забирайте.

Разъяснений Профессору не требовалось: он вскочил и тщательно вытер рот платком.

– Мои дальнейшие действия?

Евсеев на миг задумался.

– Спасибо, Иван Семенович! Утром мы вас выведем. Предложите ему, на всякий случай, записку на волю передать или позвонить кому… А пока поговорите по душам, чтобы основательно войти в тему. Видно, вам придется еще по этому делу поработать… Завтра после обеда загляните ко мне, я проинструктирую.

Профессор кивнул, седой хвостик качнулся.

– Всегда готов. Только мне работать на воле больше нравится…

Капитан мрачно усмехнулся. Его терзали нехорошие предчувствия. Не зря он сомневался. Как бы столь удачно раскрученное дело не лопнуло мыльным пузырем…

– На воле, дорогой Иван Семенович, всем больше нравится, – с непонятным самому подтекстом сказал он.

* * *

На дисплее, встроенном в один алюминиевый блок со всякой «мультимедией» (так говорил когда-то маленький Родион; он был уверен, что «мультимедия» – это смешной мультфильм, хотя бывают, наверное, еще и «мультигедия» – грустные мультфильмы), итак, на дисплее загорелась тревожная алая лампочка, раздался слабый сигнал.