Он снова ударил богатырским кулаком, на этот раз по подоконнику. И сразу со стороны коридора загремели ключи, дверь приоткрылась.
– Рогожкин! – крикнул в щель охранник. – К следователю!
– Храни вас Бог! – Иван Петрович осенил полковника крестным знамением. – Я буду за вас молиться!
…В два ночи на своем родном диване, ставшем с некоторых пор непривычно широким, проснулся Сергей Михайлович Семаго. Майор в отставке, коммерческий директор научно-производственного объединения «Циклон», интересный серьезный мужчина, семьянин… М-м, погодите… Семьянин?… Диван-то в самом деле уж больно широк.
Семаго пошарил рукой справа от себя, рука наткнулась на пепельницу и перевернула ее. Отряхивая испачканную ладонь, Сергей Михайлович стал вспоминать… Вспомнил: он семь лет уже официально не женат. Его семейная жизнь, которая начиналась как классический комсомольский сериал – оба были молоды и прекрасны и хотели счастья не только для себя, но и для всех-всех-всех, – жизнь эта закончилась как в ужастике «Техасская резня бензопилой». И поедом его ели, и кровь пили, и пилили, пилили… А может, просто он так себе все это представлял. А Варвара, наверняка, представляла по-другому…
Но проснулся Сергей Михайлович не от этого. Не жена ему снилась. Другое что-то. Словно колокольчик тревожный прозвенел в темноте.
Сергей Михайлович прикрыл глаза и навел резкость. Сон постепенно проявился: запах полыни, жара, сухая бетонная твердь под сапогами. Это «Дичково», дырка в ж…е, первая точка армейской службы, будь они обе неладны – и точка, и служба! Жара, змеи, плохая вода, изнурительные старты, беспросветная скука…
И Пашка Дроздов. Злополучный Пашка, мечтатель-неудачник, болючий прыщ на его, Сергея Михайловича, совести. Спускается Пашка с той злополучной статуи, хлипкая лестница под его ногами пляшет, и провод рядом болтается, от провода искры во все стороны, а он словно и не видит – улыбается. А на щеке – пятно красное рдеет.
– Эй! – крикнул тогда во сне Серега Семаго по кличке Сёмга. – Смотри под ноги, дурак! Убьет ведь! Там под напряжением!
– Не убьет, – ответил ему Пашка тихо. – Теперь не убьет.
Сёмга не верит ему, потому что Пашка чокнутый, это все на курсе знали. Чокнутый и упрямый, как танк с заклинившей башней.
– Да стой же ты! Стой, дурило! – орал Сёмга. – Замри!
– Я иду к вам, – говорит Пашка в своей манере, типа ставит в известность, информирует. – Соскучился вот.
Только теперь под ногами его не шаткая деревянная лесенка, а широкие мраморные ступени, начинающиеся где-то высоко-высоко под облаками – не разглядеть, а внизу упирающиеся в бетон, и на месте стыка Сёмга увидел расползающиеся во все стороны трещины, словно эта лестница врезалась в плацдарм, как мраморная авиабомба с лазерным наведением в бетонный круг полигона.
Он отступил на шаг, потом еще на шаг, уперся спиной во что-то… В кого-то. Кто-то стоял сзади, не пускал его дальше. А Пашка спокойно сошел с лестницы и, не гася улыбки, приблизился вплотную, так что Сёмга видел теперь только его глаза да рдеющий след от удара: странное хитросплетение разорванных капилляров, медленно разбредающиеся по тканям красные кровяные тельца…
– А ты? – спросил он у Сёмги. – Ты соскучился?
Сёмга хотел отвернуться, но тот, кто стоял сзади, держал его голову, не давал пошевелиться. Теперь он увидел, что пятно как-то оформилось и теперь на щеке у Пашки проступил отчетливый рисунок его, Сёмгиной, ладони, со всеми этими хиромантскими линиями и даже папиллярными узорами…
Его ладонь, Сёмгина, – не отпрешься!
Кажется, Пашка еще что-то говорил, только Сёмга не слушал, он все пытался вырваться и убежать. Так и не вырвался – проснулся…
Сергей Михайлович открыл глаза, вздохнул. Потом сел, опустил ноги на пол, ощутив неприятное прикосновение каких-то крошек, песчинок… обычного холостяцкого мусора. Он брезгливо вытер ступню правой ноги об икру левой. Надо бы пропылесосить, да и влажная уборка не помешает. Но приходящие женщины не числили хозяйственность в числе своих достоинств.
А может, не считали нужным ее демонстрировать. И Наташка, сучка, ни разу за веник не взялась – хотя бы для приличия…
На часах – четверть третьего. Сон ушел. Сергей Михайлович снова нашарил рукой пепельницу, достал из кармана брюк пачку сигарет, закурил. В голове, как заевшая пластинка, крутилась невесть откуда взявшаяся фраза: «Завтра увидимся, завтра!..»
Сергей Михайлович, кряхтя, наклонился и поднял с пола пульт телевизора, нажал кнопку. Передавали обычную для этого времени – не времени суток, а просто календарного времени, галиматень: помесь черной магии с эротикой. Какой-то хмырь с треугольными ушами, в черном трико и при шпаге, вальсировал в полутемном зале с голой дамой.
«Завтра увидимся…»
Семаго смотрел на экран и ничего не видел. Пашка Дроздов не шел у него из головы. Пашка, Пашка. Ведь нормальный парень был на абитуре, как все: и выпить не прочь, и покуролесить, и на танцы прошвырнуться… А как они под «Шедоуз» отплясывали в парке Горького в тот самый вечер, когда в приемной вывесили списки поступивших! Уж, конечно, не так, как этот хмырь с ушами…
А потом – первый курс, второй, третий. Дрозд постепенно откалывался от компании, задирал нос и занудился: на танцы не ходил, на природу не выезжал, знакомиться с девчонками не хотел… Все давал понять, что ему учиться надо, совершенствоваться, а вот они – то бишь Сёмга, Мигунов и Катран – только ерундой и занимаются. Короче, чокнулся парень от науки, что тут поделаешь?