Он разгрузил портфель в девственно-пустой «Саратов» с облупленной эмалью и жестким растрескавшимся уплотнителем. Разложил по баночкам селедку, картошку, пельмени. Полторы отбивные сложил в эмалированную миску, туда же устроил шесть кусочков полукопченой колбасы и накрыл крышкой. Пирожные засунул в один полиэтиленовый пакет, фрукты – в другой. Прикинул, что если не излишествовать, то еды хватит на два дня. Ну, на два с половиной… А юбилей Историко-архивного института только в пятницу. Э-э-х, товарищи! Были бы вы настоящими рыцарями без страха и упрека…
По-старчески кряхтя, Носков ополоснул лицо над гулкой жестяной, родом из застойных 70-х, раковиной с присохшими седыми волосками и застывшими остатками пены для бритья. Потом прошел на рабочее место.
На письменном столе всегда безупречный порядок. Справа – нацеленные в окно ручка и остро отточенный карандаш, слева – стопка сероватой бумаги и карточки из глянцевого оранжевого картона с цифирным узором, на которых в стародавние времена набивали программы для ЭВМ.
Иван Семенович взглянул на часы, возбужденно «умыл» над столом сухонькие ручки. И вмиг пропало куда-то глуповатое выражение на его личике, прояснились глаза, даже неприличная бородавка как-то уменьшилась в размерах, утратила свою карикатурность. Агент КГБ-ФСБ «Профессор» сел в жесткое кресло, взял карандаш, прищурился. Пока майоры с полковниками пили и ели, вспоминали, бахвалились, пускали пьяную слезу, голова Ивана Семеновича напряженно работала, уши слушали, глаза подмечали. Сейчас оставалось рассортировать, классифицировать информацию, выделить и зафиксировать главное, сделать выводы и подвести итоги.
Эту работу, как опытный марксист-обществовед, он знал досконально. Методика и методология, анализ и синтез, индукция и дедукция… Полоски оранжевого картона быстро заполнялись мелким ровным почерком. Общая характеристика банкета. Краткий анализ гостей. Межличностные связи. Симпатии – антипатии. Направленность разговоров. Группы, подгруппы, личности, лидеры и аутсайдеры. Особо – Катранов, Семаго, Мигунов, их взаимоотношения между собой и с другими офицерами. Их жены. Темы бесед, реплики, реакции, странности поведения, конфликтные ситуации. Особо выделить тему смерти Дроздова. Полковник Рыбальченко, выдающий тайну следствия. Полковник Котельников, неизвестно на какие деньжищи купивший автомобиль размером с квартиру и обвешавший жену бриллиантами, как новогоднюю елку…
Заполнив дюжину карточек, разложил их перед собой, пробежал еще раз глазами, что-то поправил – и тогда уже, придвинув поближе стопку бумаги, взялся за окончательный отчет.
Он работал с удовольствием, с веселой злостью – вот вам, подполковники и полковники с расфуфыренными женами, вот тебе, распутный город, чужбина-вражина родная, бессрочная эмиграция!.. Вот вам, дутые герои лопнувшей идеологии! Вот тебе, худая старость, тощая пенсия в две тысячи двести рублей, биточки «Особые» из кулинарии! К черту интеллигентские рефлексии! К черту пролетариат! К черту буржуазию! Здоровые калории, спокойный сон, койко-место в приличной клинике – вот главные ценности. И деньги, конечно. Деньги. Ленин ни франками, ни марками не брезговал. «О поражении своего правительства в империалистской войне» писал – вот так же, ночами, пока сытые бюргеры спали в кроватях с балдахинами, – и Иван Семенович тоже смог бы…
Смог бы?
Он даже остановился, отложил в сторону ручку. Смотрел в темное окно, пока не разглядел там свое размытое отражение.
Написал бы? Для ЦРУ, к примеру? Несмотря на то что тридцать шесть лет были отданы без остатка другой трехбуквенной аббревиатуре?
Иван Семенович оторвал взгляд от окна, заново перечитал первые два абзаца, машинально внес кое-какие правки.
Так ведь никто не предлагал, вот в чем дело. Никакой такой Мефистофель из ЦРУ не являлся перед ним ни в образе черного пуделя, ни в образе распутной шатенки в серном дыму и пламени… Не искушали, да. Пронесло. В этой пассивной нечаянной верности Иван Семенович когда-то даже черпал уважение к собственной персоне… когда не знал еще, что такое мерцательная аритмия, тромбоз и отекшие за ночь ноги, которые не влезают ни в одни туфли. Сейчас же… Нет, в самом деле, – а пусть бы явился заокеанский бес! Хотя бы ради интереса! – ох, Иван Семенович с удовольствием послушал бы его заманчивые ядовитые речи. Только интерес!.. Доллар падает, батенька, это надо учесть, да и шатенки, в его узком шестидесятитрехлетенем контексте, они тоже стремительно девальвируют, это также учитывать придется. А торговаться можно и нужно. Торговаться, батенька, нужно страстно, до самозабвения. Это с нашими только не поторгуешься особо, а у тех давно рыночная экономика, причем настоящая!
Ладно, ладно.
Иван Семенович усилием воли прекратил полет мысли.
Никто и ничего ему не предлагал. Это факт. А раз так, то и думать нечего, и мечтать. Доцент Носков вздохнул и продолжил работу. Некоторое время он был еще рассеян, мысли нет-нет да и сползали в жаркие серные пучины, но потом дело пошло на лад.
К четверти седьмого двадцатистраничный отчет был готов. В окне занимался рассвет.
Разнос был страшным.
– Как ты мог подвести под арест невиновного человека?! – брызгая слюной, орал Кормухин. – Мало ли у кого есть девушка по имени Варя и родственник дядя Коля! Разве это доказательства шпионской деятельности? Ты знаешь, что у него оказалось стопроцентное алиби?! И повторная экспертиза показала, что вероятность совпадения голосов не девяносто процентов, а всего десять…